Сорочья Хитрость
Сорочья Хитрость
Рано утром мне предстояло выехать в Верхнюю Салду, в суд, где брат Михаил возбудил против меня уголовное дело, обвинив в клевете, не желая решить вопрос с квартирой, оставшейся после смерти мамы, по-родственному.
Семь месяцев я жила, как под дамокловым мечом – дадут статью, не дадут? Состояние было тягостным, гнетущим – цинизм брата ломал психологически, я нервничала по пустякам. Вот и сегодня бумаги, которые требовалось собрать к завтрашнему суду, я готова была запустить в корзину для мусора – так за всё было обидно!..
…Что-то неожиданно глухо стукнуло о балконный навес. Проём голубого неба закрыло темным веером – длинный хвост птицы, раскрытый, как турецкий шатёр, свисал вниз с козырька балкона почти на полметра, огромный, шелковистый, с синей оторочкой. «Сорока! Ничего себе, крупная какая! Говори, с какой новостью прилетела? С доброй или худой?» – пыталась я рассмотреть сороку и дотянуться до хвоста. «Хитрость! Хвастаться!»– вдруг ясно и отчётливо донеслось с крыши. «Надо же! Неужели сорока мне о чём-то говорит?»
«Хитрость», «хвастаться» – звучали в моей голове два слова, которые требовалось перевести на человеческий язык. Слова её явно звучали, как предостережение и связаны были, скорее всего, с предстоящей поездкой в суд. О чём же сорока хотела предупредить? Может, мы зря едем, суд не состоится? Но из суда о каких-либо изменениях в процессе не сообщали. В случае неявки противной стороны, т. е. моего брата, нас обязаны были предупредить и отложить суд, так как ехать нам предстояло издалека. Мы ещё не знали тогда, что можно затянуть суд, отсрочить, перенести процесс, заволокитить дело и для этого существует масса приёмов, благодаря которым заинтересованная сторона, не являясь в суд под разными предлогами, выматывала оппонента месяцами, оставаясь при этом совершенно безнаказанной.
Было 6 часов зимнего утра, когда, забрав адвоката, мы выехали на машине и добрались до суда, не зная ещё о готовящейся уловке.
«Встать! Суд идёт!» Мягко прошелестев чёрной мантией, судья прошла к столу: «Садитесь». Выполнив обязательную церемонию, судья удивлённо взглянула в сторону моего брата, выступавшего в качестве частного обвинителя – стул представителя его защиты был пуст. «Где ваш представитель?» – спросила судья. «Я не знаю. Не могу дозвониться. Никто не отвечает по телефону вот уже несколько дней, – объяснял взрослый дяденька 52‑х лет, стоя навытяжку. – Прошу отложить заседание. Если вы проведёте суд без него, мы будем обжаловать», – настаивал он.
Вот она – хитрость! Ещё до того, как войти в зал суда, я, стоя в коридоре, случайно оказалась свидетелем разговора Михаила по телефону с его защитником, до которого он якобы не мог дозвониться.
Ах, какая умница сорока! Она знала то, чего не знал никто – очевидная хитрость двух людей, имеющих нечистоплотные планы и сговорившихся об обмане, удалась! Никто не сделал даже попытки перепроверить их звонок или опровергнуть, заставить доказать суду, что дозвониться действительно было невозможно.
«В связи с тем, что у стороны обвинения по неизвестным причинам не явился представитель защиты, а между ними заключён договор – суд откладывается на месяц», – объявила судья.
Обратно мы возвращались расстроенные – потерян день, в суд придётся ехать ещё раз, что требует дополнительного времени, новых расходов, новых сил…
То, что птицы не так просты, как кажутся и могут «разговаривать» с человеком, стало для меня откровением ещё в 1994 году в Кольчугино, куда я настойчиво звала свою маму, так как хотела побывать на своей родине. Из Кольчугино меня увезли совсем маленькой, и в первый же день нашего посещения города я потянула маму к родильному дому – посмотреть окна палаты. «Не помню палату, где ты родилась», – вздохнула мама. «Тогда я сама найду эти окна», – обиженно фыркнула я и решительно хлопнула дверью.
Роддом особо искать не пришлось. Трёхэтажный корпус не блистал роскошью – обычное каменное строение, безликое, с облупленными стенами, исписанными чёрными надписями углём. Тускло, грустно, как и везде, но… только не здесь и не для меня.
Место, где ты родился, пахнет по-особому – грудным молоком, нежностью маминой кожи, теплом дома. Неважно, что тебя увезли ещё крохой – существует особый магнетизм места, который скрыт в глубине тебя, который манит, зовёт, притягивает тебя везде, где бы ты ни находился. Запах «причастности» к месту, запах рода имеет особую силу, особый зов, особые права на тебя, тем более что здесь раньше жили мои мама, бабушка, прабабушка со своими семьями, которые здесь же и похоронены. Наверное, потому роддом показался мне великолепным дворцом с белоснежными колоннами, украшенным изящными барельефами с позолотой, а зелёный сад, возвышающийся вокруг стен здания, – хранителем, создающим кронами своих деревьев прохладу.
Окна тянулись вдоль здания, как почтовые письма, и лишь вскрыв конверт, можно было узнать, что в письме. «Где же моя палата? – пыталась я угадать, задирая голову – Я должна почувствовать её кожей! Сама! Так, чтобы кровь забурлила в жилах, или дыханье перехватило от счастья, или…» Высоко над крышей неожиданно закружилась стая ласточек. Щебеча живая тучка стремительно меняла конфигурацию, превращаясь то в чернильное пятно, расплывшееся на стеклянной поверхности, то в чёрную кляксу. И вдруг, застыв черной кляксой прямо над тем местом, где находилась палата, громко известила: «Это здесь! Это здесь!». Слова слышны были так, будто наверху включили громкоговоритель. «Ничего себе! Вы что, взаправду разговариваете?!» – запрыгала я от радости, махая птицам. Это казалось сном – ласточки говорили со мной, говорили всей стаей и сообщили, где палата! «Это здесь! Это здесь!» – отчётливо закричали птицы, настойчиво подталкивая меня к окну на втором этаже.
В окне палаты второго этажа вдруг появилась женщина с ребёнком. Одетая в цветастый халат, она прижимала к груди маленький комочек, завернутый в пелёнку, и смотрела вниз, на меня. «Как же она похожа на мою маму в молодости! – засмотрелась я – Такие же тёмные волосы в форме валика, как у мамы. Хотя волосы давно уже так не носят. Вот руку подняла. Машет мне». Молодая женщина, действительно, взмахнула рукой, как бы посылая приветствие, и вдруг исчезла. И только тут до меня дошло, что в окне никого нет! Окно – пустое! Но я же только что видела за стеклом женщину с ребёнком! Это было так же реально, как зелёные деревья в саду, как проблёскивающее сквозь листву солнце, как облупленное здание роддома! Словно произошёл скачок во времени, и я вернулась в далёкое прошлое, где увидела маму и себя. Неужели это та палата, где лежала мама? Настоящее волшебство!
Зажав в руке букет с фиалками, я с шумом ворвалась в комнату: «Мама! Я нашла палату!». «Ну уж, так и нашла! – скептически встретила мама. – Я не помню где я лежала, а ты – нашла. Как это так?». Но не желая ничего слушать, я буквально силой вытащила маму из номера и повела к нашей тёте Нюре. Ее долго уговаривать не пришлось – легко подхватившись в любопытстве, она, заинтригованная неожиданным поворотом событий, забыла про свою хворь в костях и почти без остановки добралась до роддома.
«Где ты говоришь птицы-то кричали? Ну-ка, ткни пальцем-то, какое окно?» «Да не тереби её, не вспомнить уже!» – урезонивала её мама, но не тут-то было, тётя разошлась не на шутку, щёки её зарозовели – так её зацепило рассказанное. «Вот эти окна!» – указала я, ткнув пальцем вверх. «Вот эти?» – с ехидцей спросила тётя. «Точно, эти», – подтвердила я. «И птицы прямо на них указали?» – переспросила она. «Точно!» – подтвердила я. «Перестаньте фантазировать!» – сказала мама. Вдруг тётя Нюра с гордостью произнесла: «Вот молодец девочка! Наша кровь! Вся в бабушку!», а затем, повернувшись к маме, отчитала её как девчонку: «Шура! Ну как же ты не помнишь? Мы приходили к тебе под эти окна, когда ты родила. Ты стояла вот там и дочурку нам показывала, укутанную в пелёнку! Вот же оно, это окно! На втором этаже!».
Мама похлопывала себя мягкими ладошками по лицу: «Надо же! Надя, ты правда всё это увидела? И правда, что птицы тебе подсказали? Дивно как!». Взявшись под локоток, мама и тётя Нюра, тихо улыбаясь, словно постигнув некую тайну, неторопливо пошли по зелёному саду.
«Если человек поймёт и научно установит, что всё живое на земле обладает сознанием, а затем введёт это знание в принцип сосуществования со всеми формами жизни на планете, то вопрос о выживании человечества может решиться в пользу земной цивилизации» – считает учёный и писатель Геннадий Белимов. Но я не могла согласиться с ним в одном – разве можно «научно установить», что природа обладает сознанием, если в это не верить?
Ещё в древних заповедях Бхагават-гиты говорилось: «Тот, кто не хочет пересекать океан неведения, всё равно, что совершает самоубийство». Современная наука, обременённая косными догмами, не только не допускает возможность проявления того, что объяснить сама не в состоянии, но и запрещает познавать непознанное – саму природу, саму жизнь. Она не в состоянии научно установить природное чудо – разговор птиц, не принимает это как факт. Но природа живёт по своим законам, и именно крылатые вестники: сороки, голуби, совы, воробьи и прочая братия – готовы к преданному и бескорыстному служению человеку независимо от его убеждений. На своём птичьем языке они торопятся сообщить о важном событии, принести на хвосте радостное сообщение, или печаль, или спасительную весть в голубином клюве в виде оливковой веточки, знаменующей, что «земля близко». Птичий язык не перестанет существовать, пока живёт мир. Люди, возомнив себя царями природы, в действительности неимоверно отстали от эволюции. Известно высказывание академика Н. Н. Моисеева, что «природа придёт к новому аттрактору (точка, после которой начинается новый мир)», но будет ли человек в этом новом?
Надежда Маслова 1994–2011 гг. Кольчугино – Екатеринбург
