Ах, если б не было войны!
Ах, если б не было войны!
Валентина Егоровна Данилюк родилась в д. Чупино Талицкого района Свердловской области, но уже много лет живет в Приморском крае. Два года назад Валентина Егоровна приезжала на малую Родину и вспоминала деревню, свое довоенное детство, особенно начало Великой Отечественной войны…
Начну с того времени, как помню себя, примерно с 1939 года. Семья у нас была большая: мама Акулина Григорьевна, отец Егор Максимович, четыре брата и три сестры. Была еще бабушка Прасковья, которой исполнилось 99 лет, но несмотря на возраст она в семье была главной, на ней держалось всё хозяйство. Старший из братьев, Семен, был женат на Марусе, у них была дочка Тамара.
Дом был большой, на 11 окон, стоял на высоком бугре у дороги, из окон видно полдеревни. В избе на больших полатях спали девочки, а парни спали на полу.
Возле дома у нас было 50 соток земли, где росли картофель, морковь, лук, чеснок, огурцы, редька, репа, капуста - всё, что необходимо для жизни. А еще мы выращивали лён, сами его обрабатывали, и мама шила льняные рубахи, скатерти, полотенца, ткала половики. В хозяйстве были корова, овцы, куры. В лесах заготавливали грибов и ягод на всю зиму. Большие кадки соленых груздей, квашеной капусты стояли в погребе. Но и работали все, от мала до велика, каждый по своей силе. Братьев я вообще не видела, так рано они уходили, а возвращались с работы, когда я уже спала.
По праздникам в березовой роще были гуляния. Мы, дети, бегали в рощу смотреть это веселье. Зимой у нас в горнице собиралась молодежь. Танцевали «Краковяк», «Барыню», «Коробочку», песни пели, частушки. Летом у нашего дома рано появлялась зеленая травка. Дети, как птички, слетались на нее. Играли в шаровки, в классики, в лапту, качались на круглых качелях.
И ВСЁ ЭТО ОБОРВАЛОСЬ В ОДНО ВОСКРЕСНОЕ УТРО. Слово «война» в доме не произносили, только происходила непонятная тревожная суета. За несколько дней до этого как-то утром встревоженная бабушка Прасковья говорит маме: «Послушай, Акулина, в деревне говорят, что немчура на нас войной идет». Мама тогда не придала значения слухам.
И вот теперь мама только вздыхала, сушила много сухарей, раньше мы их никогда не ели. Я едва успевала выполнять мамины распоряжения: Валька, беги туда, Валька, беги сюда… Наконец она сказала: «Валя, началась война, все твои братья уходят на фронт. Ты бабушке пока не говори об этом». А бабушка иногда днем ложилась отдыхать. Так и на этот раз прилегла на топчан. Мама готовила обед, вся семья в горнице собралась за большим столом. И я, пожалуй, впервые увидела вместе всю семью. Мама послала меня разбудить бабушку, но бабушка не встала. Маме пришлось тут же, за прощальным столом с сыновьями, уходившими на войну, объявить, что бабушки больше нет.
Тот день был самым трагичным для нашей семьи. Вечером пришли парни, которые вместе с моими братьями уходили на фронт, девчата провожали своих женихов, играла гармонь, плясали, пели песни и плакали. И в то же время надо было прибрать покойную. Её обмыли по русскому обычаю, одели, положили на лавку и накрыли самотканым большим полотенцем.
Рано утром на двух телегах призывники поехали в район на сборный пункт. Опять играли гармони, пели песни, плакала вся деревня… И когда удалились, затихли последние звуки музыки, наступила страшная тишина - ее нарушал только плач тех, кто не мог поехать на проводы.
В доме осталась я одна. Мама дала такой наказ: «На тебе дочка всё хозяйство, не бойся, бабушка с тобой». А я боялась, конечно, в опустевшем доме. Решила открыть окно и села на подоконник, опустив ноги на улицу, чтобы в случае чего, быстро выпрыгнуть и убежать. Так и просидела, удивляюсь, как не свалилась, спала ведь. Утром с дочкой Тамарой пришла Маша, жена старшего брата Семёна, она была беременна вторым ребенком и на сборный пункт не поехала. Маша подоила корову, подойник с молоком подала мне в окно, в дом заходить боялась из-за бабушки.
А у меня страх уже прошел, дел было много. Корову и овец пасла с девчонкой, моей ровесницей, а было нам по семь лет. Вечером снова Маша подоила корову, все остальное делала я. К вечеру второго дня вернулись родители, сестры Катя и Лида, и младший брат Дима. Его оставили до следующего дня, остальных отправили в Челябинск.
Утром поехали на кладбище, выкопали могилу для бабушки, сколотили гроб и быстро похоронили. Только приехали с кладбища, а тут уже собирают тех, кто вчера вернулся. Мне стало страшно от этой картины: матери, сестры, жены — все шли по пыльной дороге и рыдали. Я тоже уливалась слезами. Провожали до березовой рощи, где раньше были гуляния. Роща уже не казалась мне такой красивой, как раньше. Диму отправили в Челябинск, где, как написал он нам позже, в огромной толпе солдат он встретил всех троих братьев. Эта встреча была последней.
Начались тяжелые военные годы.
Деревня могла бы себя прокормить спокойно, но непосильное бремя налогов опустошало семьи. Лозунг «Все для фронта, все для Победы!» выполняли неукоснительно. Налог был таким: каждый двор в течение года должен был сдать на приемный пункт два центнера картофеля, 100 литров молока, 100 яиц, пять килограммов топленого масла, один кг сушеной картошки, 45 кг мяса, 600 г овечьей шерсти, связать две пары варежек и сдать шкуру одного животного (овцы, теленка или коровы). Нам оставалось только истощенное молоко после перегона на сепараторе. Хорошо еще, что были овощи: картошка, морковь, свекла, капуста.
Все чаще стали приходить похоронки, извещения о без вести пропавших. Вскоре и Маша получила похоронку, в которой сообщалось, что муж её Семен Егорович Попов погиб в украинском селе Дубовицы, там и похоронен. Маша была в отчаянии: двое малых детей, кормильца нет. Мы помогали, чем могли: дровами, овощами, молоком.
На высоком столбе, который стоял вблизи нашего дома, где раньше были качели, теперь установили радио – большую черную тарелку. Слушать радио приходили все жители деревни. Но хороших вестей было мало, казалось, войне не будет конца. Становилось страшно, и некоторые женщины не выдерживали, падали в обморок.
Отца нашего по возрасту и состоянию здоровья на фронт не призывали, он работал в пожарной части. При нем была лошадка, и воду он возил в большой бочке. Фермы в колхозе были деревянные, пожарный всегда был начеку.
В начале 1943 года в сельсовете собрали всех оставшихся мужиков, непригодных к военной службе, и на двух санных повозках увезли в город. Очень долго не было вестей от отца, мы уже думали, что он «пропал без вести». Но оказалось, отец, как и другие мужики, был в трудовой армии, работал на заводе им. Калинина. Его чуть живого привезли домой. Отец был похож на скелет, кожа да кости. Ходить не мог, вдобавок его мучила дизентерия. Думали, не выживет, но мама выходила его. Работать он не мог, поэтому на него хлебную карточку не давали. Только мама получала 600 гр. хлеба и делила на всех. Хлеб был тяжелый, с сырым мякишем, я свою порцию съедала не доходя до стола.
Бывало и так: один эшелон шёл на фронт, а другой - с фронта. Раненых фронтовиков снимали с поезда, распределяли по колхозам, оказывали им помощь, чуть подлечивали, и снова на войну.
Работать в войну приходилось до изнурения даже нам, детям. В четыре часа утра бригадир верхом на лошади подъезжал к нашей избе и кнутом стучал в ставни. «Григорьевна, поднимай девок, пусть идут на старое поле, я уже вешки расставил: по две сажени на каждую (это по ширине) прополоть надо до самого края поля». Зайдешь на поле, конца и края не видать. Бригадир следил строго, с лошади ему далеко видно, где плохо прополото, заставит снова полоть.
Когда поспевали хлеба, на каждый двор выделяли по гектару пшеницы, ржи. Комбайнов в колхозе не было, все вручную жали серпами. Вот подходим мы к нашему полю ржи: мама, Лида - ей 13 и я , мне 9 лет. Рожь выше нашего роста, а работать нам от зари до зари. Сначала жали, затем собирали в снопы, вязали их и ставили в суслоны, колосками вверх. Мне пришлось осваивать серп, я его боялась, легко поранить руку, ногу, но приноровилась.
После работы всех проверяли, не взял ли кто колосков. Корзины, торбочки - всё вытряхивали, искали даже в волосах. Мы с Лидой были пострижены наголо, так что искать у нас нечего. А стриглись так, чтобы не было вшей. Мама белье парила в русской печке, мылись мы регулярно, а вши все равно появлялись, говорили, что это от голода.
Письма с фронта от младшего брата Димы приходили редко. Почтовых конвертов не было, солдаты тетрадный листочек свертывали треугольничком, так и посылали. Димины письма хранились на божнице за иконкой. Если долго от него не было письма, мама просила почитать старые. Мама все ждала весточки от Ивана и Василия, она не верила, что их уже нет в живых, и неистово молилась за них. Но они «пропали без вести». А войне еще не было видно конца.
Н. Гарелышева, член Союза журналистов России