Детство в военном Свердловске
Детство в военном Свердловске
Я выглянула в окошко и увидела толпу людей, идущих к площади 1905 года, а с улицы Белинского шла другая толпа людей. Это было 9 мая - День Победы. Ручейки людей сливались, останавливались, перетекали одна в другую. Слышна была гармонь, люди пели, плясали, плакали, и потому толпа шла медленно.
Город военного времени останется в моей памяти накрепко связанным с черным цветом. Люди на улицах одеты в черное. Мама всегда носила черное в те годы - траур по брату и старшей сестренке Свете. Висели над городом сизая дымка, серые облака. Но я была счастлива, потому что маленькая, ребенок. Меня любили, сами не доедали, а меня обеспечивали.
Мы жили в частном секторе, на углу улиц Малышева и Белинского. Соседи в ту нелегкую пору мало общались между собой. Видимо, им приходилось настолько тяжело, что они не могли ни с кем общаться. Я же была мала и доверчиво распахнута миру.
Мой отец Геннадий Александрович Задорин ушел на фронт 22 июня 1941 года. Прошел всю войну, вернулся домой. Награжден медалями «За взятие Варшавы», «За взятие Берлина», «За победу над Германией», «20 лет Победы». Эти награды сохранились у меня. Никаких подробностей о войне я не припоминаю, дома при отце об этом не было разговора. Он такие беседы не поощрял. Лишь об одном случае я знаю от двоюродного брата. Отец и другие бойцы сидели в землянке. Отец вышел покурить. Когда он вернулся, вместо землянки осталась только воронка. Он единственный из всех остался жив. Папа не любил говорить о войне. И нам с мамой не разрешал о ней вопросы задавать.
Моя мама Глафира Гавриловна Кожевникова закончила Оханское педучилище. Ее направили в Свердловск; всю жизнь проработала она учительницей начальных классов. Папа звал маму Гранечка, и никак иначе. Родители прожили вместе 36 лет. Их жизнь для меня всегда была примером отношений в семье. Мама звала папу по имени-отчеству, ведь он был на 10 лет старше: «Геннадий Алексеевич, идите к столу!». Папа к столу всегда приходил в галстуке. Папа был франтом. С войны он вернулся домой в шикарном костюме, в котором потом ходил на работу. Военной формы у него на руках не было, я даже не знаю, в каких войсках служил он в Германии.
В войну я не ощущала голода: взрослые давали мне всё, и даже сверх возможного. А вот старшую сестру Свету отправили в деревню к родне -подкормиться. И она умерла от дифтерии. Позже появился у меня младший брат, но и он недолго прожил.
После войны голод тоже был, но я его не ощущала. Рано утром я шла в школу. На углу улиц Малышева и Розы Люксембург уже стояла тетка с мясными пирогами: от запаха пирогов захватывало дух. Но я проходила мимо. На обратном пути из школы я снова шла той же дорогою, и снова проходила мимо торговки с пирогами. Пироги никто не покупал, денег у людей не было. Больше всего запомнились из сороковых годов огромные очереди за хлебом, молоком. За молоком посылали именно меня. В одни руки давали 3 литра молока. Меня поднимали засветло, я стояла в очереди до обеда.
Помню, кто-то принес весть, что «продают виноград», мы побежали в очередь … Целый день стояли. Что удивительно, никто не жаловался, не роптал.
Папа любил устраивать сюрпризы: сижу я дома – стук в окошко. Выглядываю - никого нет. А на подоконнике лежит в обертке кусочек сливочного масла. Кто-то оставил и спрятался. Это папа «в клювике» принес сюрприз.
Игры у нас были и во время войны, и после нее. Большую красивую куклу мне привез с Камчатки двоюродный брат папы. На Камчатке он оказался из-за репрессий – их сослали как потомков священнического сословия. Семь поколений отцовых предков были священниками русской православной церкви. Об отношении власти к служителям церкви тоже дома не говорили.
На улице мы играли в «обливалки». Как-то меня будто черт дернул: увидав наряженную и шествующую мимо наших окон в оперный театр пару, я схватила ковшик с водой, вылетела на улицу и окатила женщину с пышной прической. Дама, мокрая с ног до головы, зашла в дом и стала выговаривать бабушке, что «парень в красной рубахе» окатил ее водой: «Накажите его!». Бабушка обещала: когда придут родители, «вот уж ему достанется». Бабушка меня не выдала: я была не в рубахе, а в красном платье, с накоротко остриженной головой, тогда всех так стригли.
«Лучше вспомни да взгляни, чем взгляни да вспомни. Г.», - писала мама папе в 1943 году, посылая семейную фотокарточку на фронт. Но часто полевая почта не успевала найти воинскую часть и вручить письмо солдату, письма терялись. Так и мама, подумав, что папа потерял фотку, снова выслала ему такую же. Папа с войны привез обе фотографии.
У мамы в Красной Армии воевал и брат Петя, вот что он писал маме:
«Граня, будь спокойнее и не волнуйся, когда Геннадий Алексеевич вдруг обидится на тебя за письма. Ведь стоит одному письму потеряться, вот и перебой в письмах. Люди отправляются на фронт с дороги, а письма им идут. Придет иному 2-3 письма, а он уже уехал; а письма, может быть, самые дорогие письма, остаются непрочитанными.
Гранечка, война создала напряженное положение с питанием. Не лучше обстоит дело и в некоторых худеньких колхозах… Вот окончится война, приеду я поближе к вам, устроюсь поближе на работу, а вы всей семьей ко мне в гости приедете. Вот будет весело, а сейчас не до веселья. Нужно сначала покончить с врагом».
На другой день после отправки этого письма Петю убили…
Ираида Николаева, г. Екатеринбург
